— Больно надо, — и махнула Рику, отзывая его в сторону. — Пошли. Получи своих пернатых.
— Квитанции где? — деловито осведомился Рикки, когда мы отошли на несколько шагов от собравшейся за столом, тесной компании. Я протянула ему несколько смятых листков. Рик быстро просмотрел бумажки и сунул их в карман. Потом он все-таки сгреб меня в охапку и чмокнул в макушку, несмотря на попытки отпихнуться.
— Ты меня выручила, Лив. Уговор я помню. И, кстати, — он ехидно улыбался. — Как сегодня? Обошлось без гонок по пересеченной местности?
— Не обошлось, — ответила я, раздумывая, а не попросить ли Рика вымыть мои кроссовки. Потом вспомнила список того, что ждать от него не стоит, несмотря на уговор, и решила не тратить свое преимущество на такую ерунду.
Возвращаться к столу и общему разговору не хотелось. Я сделала кофе и шла к своему трейлеру, перекладывая горячий стаканчик из одной руки в другую, когда услышала негромкое:
— Дженн, зайди.
Руки дрогнули. Стакан выскользнул из пальцев и рванулся к земле, оправдывая закон всемирного тяготения. Я попыталась подхватить и, конечно, не успела. У самой земли его поймал Брэйди. Аккуратно поймал. Не расплескав ни капли. Ещё секунду назад он стоял в дверях, а теперь был так близко, что я чувствовала живое тепло, исходящее от его тела.
— Зайди, — ещё раз тихо, но настойчиво произнес он и посторонился, пропуская меня вперед.
В маленьком жилом помещении трейлера места было немного. Пришлось присесть на стул в углу, чтобы не мешать. Хорошо, что села потому, что ноги стали ватными, и я точно рухнула бы на пол, когда следом за мной зашел Брэйди. Резкий электрический свет позволил увидеть то, что скрывала темнота наступающей ночи.
Сердце колотилось глухо и тревожно, сбивая с толку, мешая связно думать. Взгляд выхватывал какие-то отдельные маленькие картинки, отказываясь пока складывать их в единое целое.
Рукава рубашки в крупную клетку были расстегнуты, манжеты небрежно завернуты вверх. Смуглая гладкая кожа на руках казалась бы идеальной, если б не маленькая коричневая коросточка, обозначившая место недавнего пореза на мизинце правой руки. Я заметила её, когда Брэйди поставил стакан на стол. Ногти ухожены. Огромные, тяжелые, даже на вид, часы красовались на запястье. Рубашка плотно облегала широкие плечи, но у талии оставалась свободной. Она не была заправлена, и я не видела ремня, только новенькие черные джинсы, плотно облегающие бедра. Кроссовки были до смешного похожи на мои, только чистые.
Брэйди нагнулся, выдвигая из-под стола стул для себя. От этого движения он на секунду стал ближе, и на меня пахнуло сумасшедшей смесью аромата незнакомого парфюма и его собственного запаха, с терпкими нотками древесной коры и мускуса. Взгляд невольно скользнул по мощной шее и линии ключиц, которая была видна благодаря двум расстегнутым у ворота пуговичкам. Я разглядывала эти маленькие пластмассовые кругляши долго, слишком долго. Страшно и невыносимо тяжело было поднять глаза и посмотреть ему в лицо.
Девчонки у стола называли Брэйди красавчиком. Он и в самом деле был красив. Непередаваемо. Четкие линии подбородка, высоких скул, гордого профиля делали его лицо мужественным и, пожалуй, несколько мрачным. Даже полные, красивого рисунка, губы не могли смягчить этого впечатления. В темных глазах — внимание и настороженность. Брэйди был прежним и в то же время другим. Его высокая фигура была стройна и подтянута, черты лица остались такими, какими запомнились с самой первой встречи. Но в черных густых волосах Брэйди, от висков к затылку протянулись неширокие пепельно-белые полосы. Это было красиво. И страшно. Потому, что седина была настоящей.
Дыхание перехватило и сердце, неистово колотившееся в груди, пропустило такт. Чувство вины навалилось, пригибая к земле. И от него не было спасения, так же, как и не существовало способа хоть как-то уменьшить его тяжесть. Я знала, из-за чего так рано поседел молодой еще парень. Вернее из-за кого. Так же как знала, что никогда он не упрекнет меня. И от этого становилось только хуже. Обвинение, брошенное в лицо, каким бы справедливым оно ни было, можно оспорить. Более того, его хочется оспорить, инстинктивно защищаясь от нападок обвинителя. Хочется оправдываться и ругаться до хрипоты, выискивая приемлемые оправдания своим поступкам, не столько оппонента убеждая в их справедливости, сколько себя самого. И зачастую получается, что себя уговорить проще и нужнее, чтобы не захлебнуться чувством вины, не перестать дышать. А оппонент? А черт с ним, с этим оппонентом. И так перетопчется.
Скверная лазейка для спасения внутреннего равновесия. Дурно пахнущая малодушием и трусостью. Но даже ею я воспользоваться не могла. Меня никто не обвинял. Оправдываться было не перед кем.
Парень, сидевший напротив, внимательно вглядывался в мое лицо и мрачнел. Ему не нравилось то, что он видел. Я попыталась взять себя в руки и нацепить спокойное выражение лица, как маску. Но за чувством вины, догоняя и перехлестывая его, нахлынуло знакомое холодное, едкое, как кислота, омерзение и жгучий, убийственный стыд. Слишком уж живо вспыхнула в памяти картинка нашей последней встречи. Руки дернулись, стягивая полы куртки, словно не было под ними трёх слоев одежды, и я прикрывала обнаженное тело.
— Дженни, — голос Брэйди звучал тревожно и отрезвляюще. Он быстро снял крышку с пластикового стаканчика, отхлебнул немного, пробуя, и, отцепив мою правую руку от куртки, сунул в нее еще теплую емкость. — А ну-ка выпей.