Дженни (фанфик по Сумеркам) - Страница 3

Наши скитания начались, когда мне было четыре года. Первой остановкой был, насколько я помню, огромный город с широкими пыльными улицами. Неопрятный и шумный.

Краснодар.

Он был следующим после поселка у Волги, откуда мама увезла меня полуживую, глухо молчащую и никогда не улыбающуюся. Я мало что помню из того времени. Помню, только, как отец валялся у мамы в ногах посредине пыльной, заросшей огромными лопухами улицы, громко вымаливая прощение, хватал ее за коленки, упрашивая остаться.

Я горжусь моей мамой. Она переступила через него, обернулась, плюнула в пыль перед его ногами, подхватила сумки, связанные наподобие баулов, чтобы можно было перебросить их через плечо и одновременно подхватить меня на руки, и пошла к старенькому обшарпанному автобусу, который должен был доставить нас в райцентр, призывно открывшему двери.

Почему Краснодар? Потому, что там был большой специализированный центр психологической помощи детям, пострадавшим от насилия. Не совсем мой случай, но врач в районной больнице ничего лучше подсказать не мог. А оказалось, что ничего лучше и не надо.

Когда мы приехали в город, где нас никто не ждал, мама прямиком направилась в этот центр и выложила принимавшему ее доктору всю нашу неприглядную историю. Сухонькая пожилая женщина, повидавшая на своем веку немало страшных вещей, ужаснулась. И это стало нашей первой и самой большой удачей в этом городе. Вряд ли мы смогли бы обустроиться самостоятельно. Все-таки я была еще совершенно беспомощна и мама не могла оставить меня одну. Эта женщина пожалела нас и помогла, в меру своих сил и возможностей.

Тетя Наташа.

С ее помощью мы сняли недорогую комнатку, мама устроилась на работу в этот же центр уборщицей, а мной стали заниматься специалисты. Как мне возвращали интерес к жизни — история долгая и неинтересная. Так что лучше ее опустить. Главное, что это получилось. Через три года, когда мне было уже семь лет, и пришла пора идти в школу, я была вполне нормальным ребенком — разговаривала (иногда даже слишком много), смеялась (иногда чрезмерно громко), играла с другими детьми моего возраста, занималась в группе бально-спортивного танца и перестала шарахаться от животных.

Сначала я подружилась с пони, у которого было смешное имя, Воробышек. Общение с ним входило в программу по реабилитации, и меня приводила в конюшню мама. Я подходила к стойлу Воробушка сначала нехотя, опасаясь, что вот он откроет рот и окажется там страшная пасть с огромными желтоватыми зубами и клочьями пены. Потом, пообвыкнув и привязавшись к симпатичному спокойному пони всем сердцем, неслась туда на всех парах, чтобы обнять за шею своего любимца, погладить по теплой шелковистой спине, подрагивающей от прикосновения моих ладоней, заглянуть во влажные прекрасные глаза Воробушка. Мне нравилось протягивать ему на ладони угощение — сухарик или кусочек сахара и с замиранием сердца чувствовать, как он осторожно собирает их мягкими теплыми губами.

Потом мы с мамой завели кота. Большого пушистого ленивого перса, который оставлял шерсть на всем к чему прикасался, и постоянно был занят тем, что ел и спал. Я очень любила этого увальня и сильно расстроилась, когда пришлось его оставить на попечение тети Наташи, потому что нечего было и думать тащить его с собой в другой город. В неизвестность. Мы опять переезжали.

Пришлось это сделать из-за того, что в один прекрасный день на пороге нашей комнаты появился отец. Он открыл дверь, которая никогда особо и не запиралась потому, что воровать у нас с мамой было нечего, а соседи были вполне милые люди, две семейные пары с детьми, которые были старше меня намного (и потому я их почти не помню), и кучей своих забот. Благо, что я была дома не одна. Время было вечернее, и мама сидела у настольной лампы и зашивала мои колготки, на которых красовалась приличная дыра. Я днем зацепилась за штакетину, когда залезала на забор. Не из глупого любопытства и не с целью проникнуть туда, куда не положено проникать детям моего возраста. Все было проще. Рядом с этим забором из, покрашенного зеленой краской, штакетника росло довольно высокое дерево, на котором истошно вопил котенок, неизвестно как туда попавший. Нижние ветки дерева были довольно далеко от земли и зацепиться за них, чтобы залезть, нечего было и думать. И вот мы попеременно с Пашкой и с Настей пытались забраться на забор, чтобы оттуда попробовать дотянуться до перепуганного животного. Проходящий мимо парень посмеялся над нашими бесплодными попытками и снял несчастного котенка. Он просто подпрыгнул, схватился одной рукой за сук, другой рукой сцапал трясущийся пушистый комочек и бросил его в наши, жаждущие обнять и утешить страдальца, руки. Честь и хвала этому человеку.

Но разговор сейчас не о нем, а о том, как застыли мы с мамой от неожиданности. Отец стоял в дверях, заслоняя собой весь проход. Я мгновенно узнала его, сердечко забилось часто и неровно, заставляя бледнеть: от страха перед «папкой» — меня; от страха за меня — маму. Он был без своей неизменной милицейской формы, в сером костюме и черных, плохо почищенных ботинках. С самым мрачным выражением на лице он заявил:

— Набегались. Хватит. Собирайте манатки и поехали домой.

Он говорил отрывисто и коротко, а у меня с каждым словом подпрыгивало и опять куда-то падало сердце. Я с ужасом обернулась посмотреть на мать.

Я горжусь моей мамой. Ни следа испуга не было на ее лице. Только раздражение и неприязнь. Она смотрела на отца, как на мусор, простоявший в квартире дольше положенного и уже начавший испускать характерное амбре.